Муниципальное бюджетное учреждение культуры "Качканарская центральная городская библиотека им. Ф.Т. Селянина"

Селянин, Ф. Т.
Сердце на скале. –
Свердловск: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1988

Документальный и поэтический дневник автора-романтика о буднях первостроителей Качканара.

Цитата из книги:

Многие ведут дневники, но далеко не каждый рискнет отправить его в журнал или издательство. Дело, наверное, тут не в смелости, а в том, что очень часто записи делаются только для себя, автор в них главный, и, по сути, единственный герой. И многое в рассказе о себе настолько личное, нередко интимное, что человек никогда не решится вынести свою исповедь на суд людской.

Когда я спустя годы (не годы — десятилетия) перечитал свои давние заметки, то «вдруг» обнаружил, что «интима» в них как раз даже не хватает. Не мне судить достоинство это или недостаток, а вот почему они именно такие, а не другие — попытаюсь объяснить. Так уж распорядилась судьба, что в молодости я был в гуще событий, меня всегда окружали люди. Разные. И вечерами, итожа прожитый день, делая торопливые пометки в тетради, я как бы заново встречался с ними, спорил, соглашался, убеждал. Может быть, кому-то покажется, что тетрадь рябит от фамилий. А мне все кажется, что кого-то я упустил, чьего-то имени не назвал и этим обидел, обошел хорошего человека.

Я не стал заново переписывать дневники, хотя сейчас, с высоты лет многое видится ИНЫМ. Правда, сразу же твердо оговорюсь: многое, но не главное. Дневник в известном смысле сама жизнь, которую никому не дано ни «переписать», ни прожить заново. Это дневник молодости, моей комсомольской молодости, он хранит приметы времени, и этим мне дорог.

Селянин, Ф. Т.
Егорушкины сказки. -
Екатеринбург: Тезис, 1998.

Сборник сказок, написанных для маленького внука.

Из авторского предисловия:

Детство мое прошло в одном уральском городке, где на заре Советской власти был построен крупный медеплавильный завод, который работал на местной руде, добываемой на трех шахтах. Отец работал на руднике, а мать — на заводе.

Детство пришлось на тяжелые годы войны Родины с фашистами. С шестнадцати лет пошел работать в шахту рабочим. И в эти полуголодные годы была одна отрада — общение с матерью. Всю жизнь храню воспоминания о детстве без войны, о старых деревнях, о деревенской жизни. Больше всего запомнились вечера, когда мать рассказывала сказки. Сказки, как правило, были христианскими. И это, как позднее выяснилось, не случайно!

Когда матери исполнилось 11 лет, ее отец, а мой дед Елизар ушел на первую мировую войну, оставив свою бабку Пелагею, четверых детей и двух старух - матерей моих родителей. Конечно, бабка Пелагея не могла содержать такую семью, и она двух старшеньких, мою мать, Марию и мою тетку Марфу, отдала на воспитание в Бобровский женский монастырь, где мама провела 8 лет. И только в 1922 году сестер пригласила мать-игуменья и сказала: «Больше я не смогу защитить ни вашей жизни, ни вашей чести, так как власти постоянно меняются, белые и красные.» Мать-игуменья дала воспитанницам по сундучку с приданным: «Идите, сестры, в мир. Да будет Вашей охраной один Бог». К счастью, вскоре из немецкого плена сбежал дед Елизар, и сестры оказались под отцовской опекой, вышли замуж и уехали на строительство медеплавильного завода.

Монастырское воспитание, конечно же, наложило свой отпечаток на их жизнь. И, прежде всею, на рассказы и сказки

Селянин, Ф. Т.
Хочу остаться на земле…: стихи
Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 1995

Сборник стихов, обращённых к трудовому военному детству, романтике первой любви, поре душевной зрелости.

Из книги:

Кружится лист
Cухой, медненыи.
Последний клин зари угас,
А я, как юноша влюбленный,
Брожу и думаю о вас.
В лесу кузнечик не стрекочет.
И не летает стрекоза.
Здесь из-за елей, ждущих ночи,
Мне ваши видятся глаза.
И голос ваш сюда доносит
Сквозь шум реки лесная даль...
И в лес, и в сердце входит осень
И пробуждает в них печаль.

 

***

Двое немых на трамвайной площадке.
Двое парней у толпы на виду.
Наверно, ругают плохие порядки,
Глухую толпу и слепую беду.
А пальцы их рук беспокойно мелькают
От черных бровей до прикушенных губ.
Возможно, они в этих жестах ругают
И тех, кто им дорог, и тех, кто не люб.
Да, как все случилось, мой друг, неизвестно,
Что, трудной дорогой пройдя невредим,
Порой остаюсь я веселый и честный,
Хотя говорящий, но тоже немым.
На тесной площадке стоят они рядом,
Двое парней у толпы на виду.
Не надо, ребята, браниться, не надо.
Я тоже немой. К вам на помощь иду.

 

Давиду Яковлевичу Лившицу

Серебрится тайга паутиной развилок,
Ветви сосен мороз куржаком прихватил,
И гремит под луной серенада дробилок —
Качканарских мелодий боевой лейтмотив.
Качканар, Качканар! Ты — и знамя, и мерка,
Ты и веры экзамен, и силы проверка.
Трижды славен, кто юность свою начинал
С комсомольского дела, с тебя, Качканар!
Даже тот, кто не мерз под твоими пластами,
Кого странствия ветер лишь на день занес,
Тот тебе, Качканар, либо сердце оставил,
Либо в сердце с собою навеки унес.
Мы же — те, кто прошел до конца от Начал, —
Биографией стали твоей, Качканар!